Наталья Девятко - Карта и компас [litres]
— Сохрани мою тайну, — Дэниэл вскрикнул, будто его огнем обожгло.
— Туда! — это их услышали солдаты.
Колдун с облегчением отпустил парня.
— Бегите, дети. Ночь вас утешет и спрячет, а я вас благословляю…
Или это страх прошел, или слова колдуна имели такую силу, но друзья побежали сломя голову…
Повеял ветер, сдувая чужой взгляд, ночь блекла, как воля борющегося с головокружением. Только голоса остались от этого воспоминания.
— Предатель. Тебя долго искали, — голос приказывающего солдатам.
— Я не предатель. Я просто хотел видеть мир немного иным. Я говорил об этом, но во дворце Императора меня не слушали, — голос колдуна.
— Ты учил и меня, потому я не повезу тебя никуда, не стану пытать. Я казню тебя и твоих защитников в этом городке. У тебя нет приемника и сторонников, о чем же тебя спрашивать?..
Воспоминание таяло, верно, Киш больше ничего не слышала…
…По улице шел Дэниэл, он очень плохо себя чувствовал, шатался, чуть ли не падая в обморок. Ян поддерживал его, помогая идти.
— Что с тобой, друг?
— Не знаю, — даже язык едва шевелился, перед глазами плыли темные пятна, наверное, тайна колдуна была слишком тяжелой ношей для человека.
Луну, уже спрятавшуюся для берега, с горы было видно. Призрачное светило очерчивало корабль с черными парусами…
В ветре таяли воспоминания. Киш, Зорин, Марен и Ярош сидели возле идола на траве, успевшей разлиться зеленым морем по всей степи.
— Вы говорили с Дэниэлом? — спросил Ярош.
— Нет, мы говорили с Яном, — ответила Зорин. — Дэниэл на товарища волком смотрит за то, что утром Ян вернулся в тот дом и забрал книгу. Двор был залит кровью, это его испугало, но парень направился к площади, где готовили казнь. А Дэниэла лихорадило еще сутки, и после этого он изменился. Таким ты его и увидел.
— И что же за тайну передал колдун Дэниэлу? Свои чары?
Ярошу вспомнилось, как Дэниэл угадал, что Сокол сам говорил другому пиратскому капитану.
— Не думаю, чары не так просто передать, — ответила Марен. — Какие-то свои знания. Но мы считаем, что это были воспоминания о том вечере. Колдун же не знал, что его ученику удастся спастись. Поэтому Хедин любой ценой старался попасть на «Диаманту». В городе его ждала бы казнь.
Но оставался еще один важный вопрос, и Ярош на него таки решился.
— Марен, кто ранил твою названную сестру, которую люди называют Матерью?
— А ты сам еще не понял, Сокол? — в темных глазах притаилась усмешка, было видно, что давняя ждала этого вопроса. — Ее ранил тот, кто и тебе лютый враг. Это его чары разбудили ночь, а еще зов, подкрепленный чародейством и печалью снятой с неба звезды. Имперский колдун сзывал потомков древних народов, и все давние слышали его голос. Твой враг не мог не ответить на такую дерзость. Колдун рискнул своей жизнью и проиграл, ведь ему никто не поверил и никто не пришел. А проигравших казнят, — она встала. — Спи, капитан, отдыхай, до рассвета совсем немного осталось. Хотя вряд ли после таких разговоров сны сладкие и безмятежные…
Степь исчезала, превращаясь в сон без сновидений.
Ярош Сокол покинул корабль, когда начало светать, но предутренняя мгла пока могла спрятать одинокую шлюпку, причалившую к берегу.
Если завтра ночью он не вернется, команда вспомнит пиратские обычаи и продолжит путь без него. Но у Яроша были дела в этом порту: он должен был найти ту, в чьих глазах волнуется море не меньше, чем в его собственных. Пират знал наверняка: если она откажется следовать за ним, карта не осветится призрачным зачарованным светом.
Город еще спал, только на песке девочка забавлялась соломенными куклами. Ребенок сбежал от родных, чтобы поиграть в одиночестве и, вероятно, так убегать для нее было привычным. Ярош невольно залюбовался, с какой нежностью девочка относится к своим простым игрушкам.
Голубоглазая светловолосая девочка тоже посмотрела на него. Сама похожа на куклу, дорогую, королевскую… Глубокий взгляд не скрывал печали. Он просил, но не унижался, он мечтал, но не безумно, — девочка решала, что сделать, чтобы исполнилось желание.
— Твои куклы такие… страшные, — Ярош сам не знал, зачем сказал это, но ему показалось, что на игрушках запеклась кровь, чужая, словно воспоминания. — Как тебя зовут?
— Эвелина, — ответила она и, почему-то испугавшись, оглянулась, будто боялась чьего-то присутствия. — Полина. Я — Полина.
— Чего ты боишься, Полина? — девочка была странной, но тьма, овеявшая ее крылом, очаровывала.
— А чего боишься ты, капитан? — вернула вопрос она, но словно спрашивала не Полина, а та другая, Эвелина, властная и темная.
— Я не твой капитан… пока что. Пока ты не бросишь своих кукол, — не в ней, а в этих игрушках притаился мрак.
— Они не мои. Они моей старшей сестры. Эвелина мне их подарила…
Полина смотрела ему в глаза, решая, чего ей больше хочется, с чем она способна попрощаться.
— Я брошу…
Куклы подняли бунт. Соломенная лисица вцепилась лапами ей в ногу, не отпуская, а коровка, собака, кошка и девчушка маленькими шажками быстро приближались к пирату. Солома отливала металлом, как иголки. Отравленные золотые иголки животворного солнца.
— Не трогайте его! — крикнула Полина, только куклы не слушались. — Нет!
Но Ярош уже видел такие игрушки и знал, как их одолеть. Ветер от сабли сбил в полете золотые иглы. Клочья соломы упали на песок, а обрывки платьица соломенной девчушки отлетели под ноги Полины. Перерубленные лезвием, они расплескали свою жизнь, и колдовство ушло в землю.
— Я вернусь сюда вечером. Проживи день без своих кукол, Полина.
Глубокие глаза девочки оправдывали его поступок, но слезы по уничтоженной живой памяти были солонее моря.
Ярош сверился с компасом, прежде чем выбрать, в какую часть города идти. Но стрелка долго колебалась, не сразу указав путь.
Улица привела его в один из самых бедных кварталов. Иногда в гнилых халупах селится счастье, обходя десятой дорогой роскошные особняки. Но не здесь. В этом торговом порту улицы патрулировали солдаты из города со звериной душой, и потому на хмурых узких улочках царствовали грязь и разбой. И вместо сказок здесь рассказывали страшные истории о гибели, унижениях и предательстве. Люди соревновались в искусстве сказителей, словно певцы, словно древние сказочники, упиваясь жестокостью своих выдумок и воспоминаний.
Разве мог здесь остаться кто-то, чье сердце еще не зачерствело от ужасов и равнодушия? На кого указал компас?..
— Вернись, дочь моя, вернись, — тихо причитала нищенка, забившаяся в просвет между домами. — Дочь моя, ты самая смелая из всех дочерей Моря, ты самая любимая из всех дочерей Моря. Дочь моя…
